Неточные совпадения
Через 2 часа темное небо начало синеть. Можно было уже рассмотреть противоположный берег и бурелом на реке, нанесенный водою. Мы пошли на то место, где видели
зверя. На песке около воды были ясно видны отпечатки большой кошачьей лапы. Очевидно, тигр долго бродил около бивака с намерением чем-нибудь поживиться, но собаки
почуяли его и забились в палатку.
Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки, а я с Дерсу снова пошел по дорожке. Не успели мы сделать и 200 шагов, как снова наткнулись на следы тигра. Страшный
зверь опять шел за нами и опять, как и в первый раз,
почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования...
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце
чует… А потом-то што будет? У вас, у баб, всего один грех, да и с тем вы не подсобились, а у нашего брата мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла, а я што думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида, а зверь-то останется… Может, я видеть не могу тебя!..
Дрогнуло сердечко у купецкой дочери, красавицы писаной,
почуяла она нешто недоброе, обежала она палаты высокие и сады зеленые, звала зычным голосом своего хозяина доброго — нет нигде ни ответа, ни привета и никакого гласа послушания; побежала она на пригорок муравчатый, где рос, красовался ее любимый цветочик аленькой, — и видит она, что лесной
зверь, чудо морское лежит на пригорке, обхватив аленькой цветочик своими лапами безобразными.
Показался ей лесной
зверь, чудо морское в своем виде страшныим, противныим, безобразныим, только близко подойти к ней не осмелился, сколько она ни звала его; гуляли они до ночи темныя и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не
чуяла никакого страха молода дочь купецкая, красавица писаная.
Сначала ничего нельзя было разобрать, но потом он убедился, что
зверь, поднят: олень
почуял опасность и осторожным шагом, нюхая воздух и насторожив уши, шел вдоль лесистой гривки.
Зверь почуял своего страшного врага — человека — и теперь старался выбраться из засады.
— Что ты, что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, погладив его ласково рукою. — Что с тобою сделалось? Уж не
почуял ли ты красного
зверя? Кой прах! Да что ты ко мне так прижимаешься?.. Неужели… да нет! Я и пеший насилу сквозь эту дичь продирался… Однако ж и мне кажется… уж не медведь ли?.. Нет, черт возьми!.. Молчать, Зарез!
И вдруг-с замечаю я во тьме, к которой глаз мой пригляделся, что из лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, — не разобрать,
зверь или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не
зверь и не разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в поясу у него топор заткнут, а на спине большая вязанка дров, и вышел он на поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие собирал, и вдруг сбросил на землю вязанку и, точно
почуяв человека, идет прямо к моему товарищу.
Рыжий Кирилов Сокол, едва
почуяв заячий след, бросается бежать по прямой линии и громким лаем дает знать о себе
зверю за целую версту.
Она отбежит в сторону и тогда только
чует, в какую сторону сильнее пахнет, и бежит за
зверем.
Пока происходила вся эта суета, в комнату незаметно вошла моя охотничья собака, старый рыжий сеттер. Собака сразу
почуяла присутствие какого-то неизвестного
зверя, вытянулась, ощетинилась, и не успели мы оглянуться, как она уже сделала стойку над маленьким гостем. Нужно было видеть картину: медвежонок забился в уголок, присел на задние лапки и смотрел на медленно подходившую собаку такими злыми глазенками.
Когда дикие
звери ходят по лесам и полям, то они всегда ходят на ветер, и слышат ушами, и
чуют носом то, что впереди их. Если бы не было ветра, они бы не знали, куда им идти.
Эту правду, таящуюся в детской душе, Толстой
чует не только в детях, уже способных сознавать счастье жизни. Вот грудной ребенок Наташи или Кити. Младенец без искры «сознания», — всякий скажет: кусок мяса. И с поразительною убежденностью Толстой утверждает, что этот кусок мяса «все знает и понимает, и знает, и понимает еще много такого, чего никто не знает». С тою же убежденностью он отмечает это знание в
звере и даже в старом тополе.
— Погиб бы я с ней! У Серафимы в душе Бога нет!.. Я и сам в праведники не гожусь… Жил я вдалеке от помыслов о Божеском законе… На таких, как вы, мне стыдно смотреть… Но во мне, благодаря Создателю, нет закоренелости. И я
почуял, что сожительство с Серафимой окончательно превратило бы меня в
зверя.
— Должно быть, на псарном дворе собаки
зверя учуяли, — докладываю ему.
— В этом виде лучше
почуют мертвечину дикие
звери и разнесут ее на части. Теперь готовься, отступник, читай себе отходную.
Конь под князем Василием все поводил ушами и похрапывал,
чуя на своей спине непривычную тяжесть и
зверя.